Переглядки, недомолвки, все это было бы невероятно красноречивым, если бы Эма видела, если б она чуть выше подняла голову. Но девочка не поднимала головы, а клонила ее ниже и ниже, к изящной руке керата. Рыжие кудри боязливо соскользнули с плеч и упали в раскрытую ладонь хрупкими кудряшками, когда Эма склонилась к ней так низко, что смогла коснуться носом, мягкой кожи. Она будто старалась ее понюхать, найти в этой ладошке что-то другое, отличающее, то, что расставит все на свои места: именно об этой руке говорили Они, говорили всезнающие облака, и Эма уже почти была уверена, что именно этой рукой ее и убьют. Она не знала как, но была почти уверена, что здесь они ее не обманули. От руки пахло свежим воздухом, чуть-чуть какими-то духами, не резкими, но настолько незнакомыми, что девочка не могла оторваться от ладони. Она обнимала ее тонкими слабыми пальчиками, баюкая кудри где-то между линией Сердца и линией Жизни.
- Если вы считаете это крайне необходимым… - недоверчиво вскинул брови Эшхес, сверху взглянув на сидевшего в кресле керата. Мужчина не без удивления проследил за склонившейся к его руке дочери, увидев в этом жесте что-то интимное, неприличное. Он вдруг особенно остро почувствовал, что его дочь не в себе, но резкое желание отшвырнуть Эму от доктора в другой угол все же подавил. Сдержанно сглотнув, граф кивнул доктору головой и, сделав широкий шаг, подошел к Эме и положил ладонь на ее спину, почти заставляя поднять голову от Иоловой ладони.
- Эма, девочка моя, ты ведь не испугаешься остаться с доктором? – строго заглядывая в лицо ребенка, спросил мужчина, безуспешно стараясь сделать голос мягким, родительским. У него это не выходило, и голос звучал сухо, сдержанно, незаботливо. Девочка подняла взгляд зеленых с ореховыми прожилками глаз на отца и совершенно изумленно посмотрела на него, только сейчас осознав, что он спросил и что перед этим спросил керат. Она покрутила головкой то на одного, то на другого, посмотрела на ладонь, которую все еще держала в руках и этот тонкий, едва сдерживаемый краями рукавов сутаны запах незнакомый, чужой, притягательный. Он пах улицей. Улицей, которая была такой соблазнительной, такой желанной. Запах был соблазнительным. Гость, принесший запах, был соблазнителен.
- Нет, папа, - не упуская ладонь из вида, мотнула Эма головой, разбросав кудри по черной материи болеро. – Она не испугается, она… - она захотела еще что-то сказать, но выражение лица ее тут же изменилось, губы скривились. – Но он ведь вернется, да? Вернется? Вернется? – затараторила девочка, и уж было почти отошла от доктора к отцу, когда тот успокаивающе погладил девочку по спине.
- Конечно, вернусь, я буду здесь, за дверью… Я принесу мороженого, ты ведь любишь, да? Я принесу клубничного мороженого, а ты пока побудь с доктором, он тебя не обидит… - на этих словах граф поднял голову на Иола, очень выразительно сведя брови над переносицей. Он будто взглядом говорил, что обижать девочку, по крайней мере, сейчас - строго не рекомендуется.
- Я схожу за мороженым и вернусь, - строго бросил Эшхес, погладил дочь по голове и спокойно вышел из кабинета, скрывшись за тяжелой, удушающей все живое портьерой.
Эма, проводив взглядом отца, строго, совсем как он лишь минуту назад, взглянула на доктора, скользнула взглядом по так ее напугавшим рогам, по ненастояще, она это чувствовала каким-то далеким, но настойчивым ощущением, улыбчивому лицу… Ладонь сжалась на мужском запястье, девочка порывисто прислонилась к керату и заговорила горячо, будто боялась, что в кабинет ворвутся и прервут.
- Здесь нельзя быть, совсем нельзя быть. Она тут не может говорить, она тут не видит, она так давно их не видела… - простонала девочка, почти болезненно, будто ей было больно от того, что она не видит. Ноги подкашивались, она почти повисла на нем, но все равно горячо шептала. – Пусть он уведет ее отсюда!
[NIC]Эма[/NIC][STA]бедная овечка[/STA][AVA]http://uploads.ru/i/N/F/S/NFSdT.jpg[/AVA]
